— С чего начинаются ваши истории? Возможно, с некоего образа?
— Мои истории начинаются с чего угодно.
Если говорить о тексте, история крутится во мне долго, неделями. Я не хочу сказать, что я неделями создаю сам текст, нет: это некая общая идея. Возможно, некий дом, где есть особое красное растение, а по дому бродит старик. Вот так.
Иногда идеи приходят во сне. Пока новая история созревает, мои сны заполняют предметы и события, связанные с ней. Иногда во сне появляется история целиком. «Захваченный дом» основан на кошмарном сне. Я проснулся и записал его.
Чаще всего в снах появляются кусочки и фрагменты. Думаю, что мое подсознание продолжает думать над историей, когда я сплю. Она пишется где-то внутри меня. Поэтому я и сказал: истории начинаются с чего угодно. Невозможно в этот момент определить, что это за отрывок: из начала, середины или конца.
Когда я начинаю писать, это вроде бы начало. Я не то чтобы решаю, что история начинается с этого момента, она просто началась здесь и продолжается, обычно я понятия не имею, когда будет конец — я не могу сразу охватить ее всю. Через некоторое время она проясняется. Я вижу, чем все закончится.
— Получается, вы сочиняете на ходу?
— Так точно. Как в джазовой импровизации. Вы же не спрашиваете музыканта, что он собирается играть? Он рассмеется вам в лицо. У него есть общая тема, набор аккордов, которые подходят по мелодике, а потом он достает свою трубу или саксофон… и начинается история.
Вопрос не в идее. Музыкант выдает серию внутренних пульсаций. Иногда получается волшебно, иногда — нет. Так и у меня. Иногда мне неловко подписывать истории собственным именем.
С романами такого не бывает, я долго сижу над романом, придаю ему стройность, нахожу внутреннюю архитектуру. Но мои истории как будто надиктованы, я не могу сказать, что я придумываю их с начала и до конца. Однако больше никто не признается, что пишет их. Вероятно, это все-таки делаю я сам.
— Мешают ли созданию историй камни преткновения, которые мешают вам раз от раза?
— Пожалуй, нет. Истории уже существуют где-то внутри меня, когда они поднимаются. У каждой есть свой размер, своя структура.
Однако с годами изменился мой подход к записыванию. Я больше рефлексирую, когда пишу. Я пишу медленнее. И пишу более сжато. Критики говорили, что я теряю пластичность текста. Получается, что я теперь экономлю смыслы. Не знаю уж, лучше это или хуже. Как есть.
Хулио Кортасар в интервью журналу The Art of Fiction No. 83
